Казанку от гитлеровцев освободили в феврале 1943 года. И сразу же в Казанке и в соседней Ивановке обустроились два авиационных полка — 40-й и 41-й. В Казанке аэродром расположился в поле, за Куликовским лесом. Когда начались бои в районе железнодорожной станции Поныри на северном фасе Курской дуги, кукурузники ночами стали летать за линию фронта. Летчики из кабины сбрасывали вручную на головы гитлеровцев листовки, гранаты, небольшие бомбы. Среди пилотов были и молодые
На 2-й Казанке у Фени Гончаровой в щелястом амбарчике поселилась семья летчиков-молодоженов. Наперекор войне, когда до "смерти четыре шага", полюбили и соединили свои хрупкие жизни двое. Ее звали Шура, его — Николай. Было им всего по 26 лет. Ночью — боевые вылеты, днем отсыпались в амбарчике. Это и был их медовый, бедовый месяц. Пронырливая деревенская пацанва подглядывала в щели. Николай иногда шумнет их с "сурьез-ным" лицом, а Шурочка зазывала в гости: тушон-кой ломоть хлеба им намажет, пайковым шоколадом угостит. Так и сдружились.
В немазаном снаружи амбарчике, чтобы забыться от войны, молодожены навели махонький семейный уют. Земляной пол посыпали травой, на столике стояли всегда свежие полевые цветы. Больше всего Шурочка любила васильки, их нежная голубизна совпадала с бездонным небом, где она чувствовала себя быстрокрылой ласточкой. И еще это был цвет глаз любимого. А еще она любила стихи Марины Цветаевой:
Я женщин люблю, что в бою не робели, Умевших и шпагу держать, и копье, — Но знаю, что только в плену колыбели Обычное — женское — счастье мое! Но до этого счастья еще надо было дожить: Шурочка была пилотом, Николай — штурманом. Летали они в разных экипажах — так решил комполка.
Теплой летней ночью, когда в казанском бывшем барском саду дух зреющей папировки смешивался с тонким запахом цветущей липовой аллеи, Шура в очередной раз улетела на задание. Свою ненаглядную радость — небольшого росточка, очень подвижную, просто неугомонную, красивую — дожидался с букетом цветов рослый, подтянутый штурман. Конечно, это были васильки, ее любимые. Стояла звездная ночь. "А вокруг тишина, взятая за основу" — так поет сейчас Елена Ваенга. Но не было тогда этой основы, такой желанной, мирной.
К северу от Казанки, в районе Понырей, беспрерывно ухали взрывы, на-кладываясь один на другой, освещалось небо красными сполохами пожарищ. Из этого огнедышащего исчадия ада прорывались лучи прожекторов, пересекаясь в суматошной пляске. Пляске смерти..
Николай отошел подальше в поле и все силился услышать рокот мотора, но тщетно: с задания экипаж с его ласточ-кой-касаточкой не вернулся. Как он рвался полететь сейчас же. Узнать! Найти! Спасти! — но его не пустили. Ненужный теперь уже букетик васильков, затоптанный сапогами, валялся на дорожке.
На пять суток штурмана освободили от полетов. Николай не знал, куда приклонить голову. Ам-барчик! Вот зеркальце на стенке, в него она смотрелась, улыбаясь; вот стоят ее довоенные изящные, как у Золушки, туфельки. Вот маленькая книжечка стихов... Раскрывает наугад:
Но только не стой
угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.
Не-вы-но-си-мо! Кругом она! О-о-о-й! Опрометью из амбарчика, на аэродром! Пять дней и ночей Николай с него не уходит, осунулся, извелся, повторяя одни и те же слова: "Я ж ей говорил: Шурочка, не горячись, не лезь в пекло, будь осторожней... ради всего святого..."
Когда освободили Поныри, Николай вырвался на поиск. В одной деревеньке местные женщины рассказали, как теплой, темной ночью все гудел в небе самолет, а у немцев в окопах слышались разрывы. Прожектора, что цепные собаки, зыр-кали по небу и добились своего: выхватили в темноте в перекрестье лучей самолет, ослепили его. Зенитки доделали свое дело — расстреляли в упор. Горящим факелом самолет рухнул за деревней. Здесь, за деревней,
на пригорке их и похоронили тайком от фашистов в одной могилке: совсем обуглившегося мужчину (штурман!) и красивую женщину с обгорелой спиной. Это была она, Шурочка! Все совпало по времени...
Николай опустился на колени, положил на холмик любимые ее васильки, а потом, не удержавшись, пал ниц и, обхватив руками холмик, долго и безутешно рыдал. Губы его шептали молитву. Так думали женщины, отошедшие в сторонку, чтобы дать летчику проститься. Но это была не молитва, а стихи, что любила Шурочка, цветаевские: Как правая и левая рука — Твоя душа моей душе близка. Мы смежны, блаженно и тепло.
Как правое и левое крыло. Но вихрь встает —и бездна пролегла От правого —до левого крыла! огожей, безлунной ночью я выйду за околицу села. Со мной, конечно, увяжутся крупный беспородный Рябчик с грозностью собаки Баскервилей и не менее "опасный" Тайсон — с рукавицу. Друзья, куда ж от них денешься. Восторг увиденного звездного неба — не привыкну за всю жизнь! — тайны далеких миров с детства не дают покоя. Увидеть бесконечность Пространства и Времени? Вот она, пред твоими глазами: смотри, удивляйся, осмысливай. ; А кругом тишина, просто звенящая! Вот за это мирное небо, достойную нашу с вами жизнь и тишину Шурочка сложила голову, улетев на своем кукурузнике в Вечность.
Адрес: Пушечникову Геннадию Владимировичу, 306035 Курская обл., Золотухинский р-н, с. 2-я Казанка.
На 2-й Казанке у Фени Гончаровой в щелястом амбарчике поселилась семья летчиков-молодоженов. Наперекор войне, когда до "смерти четыре шага", полюбили и соединили свои хрупкие жизни двое. Ее звали Шура, его — Николай. Было им всего по 26 лет. Ночью — боевые вылеты, днем отсыпались в амбарчике. Это и был их медовый, бедовый месяц. Пронырливая деревенская пацанва подглядывала в щели. Николай иногда шумнет их с "сурьез-ным" лицом, а Шурочка зазывала в гости: тушон-кой ломоть хлеба им намажет, пайковым шоколадом угостит. Так и сдружились.
В немазаном снаружи амбарчике, чтобы забыться от войны, молодожены навели махонький семейный уют. Земляной пол посыпали травой, на столике стояли всегда свежие полевые цветы. Больше всего Шурочка любила васильки, их нежная голубизна совпадала с бездонным небом, где она чувствовала себя быстрокрылой ласточкой. И еще это был цвет глаз любимого. А еще она любила стихи Марины Цветаевой:
Я женщин люблю, что в бою не робели, Умевших и шпагу держать, и копье, — Но знаю, что только в плену колыбели Обычное — женское — счастье мое! Но до этого счастья еще надо было дожить: Шурочка была пилотом, Николай — штурманом. Летали они в разных экипажах — так решил комполка.
Теплой летней ночью, когда в казанском бывшем барском саду дух зреющей папировки смешивался с тонким запахом цветущей липовой аллеи, Шура в очередной раз улетела на задание. Свою ненаглядную радость — небольшого росточка, очень подвижную, просто неугомонную, красивую — дожидался с букетом цветов рослый, подтянутый штурман. Конечно, это были васильки, ее любимые. Стояла звездная ночь. "А вокруг тишина, взятая за основу" — так поет сейчас Елена Ваенга. Но не было тогда этой основы, такой желанной, мирной.
К северу от Казанки, в районе Понырей, беспрерывно ухали взрывы, на-кладываясь один на другой, освещалось небо красными сполохами пожарищ. Из этого огнедышащего исчадия ада прорывались лучи прожекторов, пересекаясь в суматошной пляске. Пляске смерти..
Николай отошел подальше в поле и все силился услышать рокот мотора, но тщетно: с задания экипаж с его ласточ-кой-касаточкой не вернулся. Как он рвался полететь сейчас же. Узнать! Найти! Спасти! — но его не пустили. Ненужный теперь уже букетик васильков, затоптанный сапогами, валялся на дорожке.
На пять суток штурмана освободили от полетов. Николай не знал, куда приклонить голову. Ам-барчик! Вот зеркальце на стенке, в него она смотрелась, улыбаясь; вот стоят ее довоенные изящные, как у Золушки, туфельки. Вот маленькая книжечка стихов... Раскрывает наугад:
Но только не стой
угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.
Не-вы-но-си-мо! Кругом она! О-о-о-й! Опрометью из амбарчика, на аэродром! Пять дней и ночей Николай с него не уходит, осунулся, извелся, повторяя одни и те же слова: "Я ж ей говорил: Шурочка, не горячись, не лезь в пекло, будь осторожней... ради всего святого..."
Когда освободили Поныри, Николай вырвался на поиск. В одной деревеньке местные женщины рассказали, как теплой, темной ночью все гудел в небе самолет, а у немцев в окопах слышались разрывы. Прожектора, что цепные собаки, зыр-кали по небу и добились своего: выхватили в темноте в перекрестье лучей самолет, ослепили его. Зенитки доделали свое дело — расстреляли в упор. Горящим факелом самолет рухнул за деревней. Здесь, за деревней,
на пригорке их и похоронили тайком от фашистов в одной могилке: совсем обуглившегося мужчину (штурман!) и красивую женщину с обгорелой спиной. Это была она, Шурочка! Все совпало по времени...
Николай опустился на колени, положил на холмик любимые ее васильки, а потом, не удержавшись, пал ниц и, обхватив руками холмик, долго и безутешно рыдал. Губы его шептали молитву. Так думали женщины, отошедшие в сторонку, чтобы дать летчику проститься. Но это была не молитва, а стихи, что любила Шурочка, цветаевские: Как правая и левая рука — Твоя душа моей душе близка. Мы смежны, блаженно и тепло.
Как правое и левое крыло. Но вихрь встает —и бездна пролегла От правого —до левого крыла! огожей, безлунной ночью я выйду за околицу села. Со мной, конечно, увяжутся крупный беспородный Рябчик с грозностью собаки Баскервилей и не менее "опасный" Тайсон — с рукавицу. Друзья, куда ж от них денешься. Восторг увиденного звездного неба — не привыкну за всю жизнь! — тайны далеких миров с детства не дают покоя. Увидеть бесконечность Пространства и Времени? Вот она, пред твоими глазами: смотри, удивляйся, осмысливай. ; А кругом тишина, просто звенящая! Вот за это мирное небо, достойную нашу с вами жизнь и тишину Шурочка сложила голову, улетев на своем кукурузнике в Вечность.
Адрес: Пушечникову Геннадию Владимировичу, 306035 Курская обл., Золотухинский р-н, с. 2-я Казанка.
Не забывайте что движение это жизнь и здоровье.